На конкурсе не было рассказов, впрямую говорящих об одиночестве детства.
Детское
одиночество превосходит одиночество взрослого. Оно нераскрытый
потенциал человечества и, в конечном счете, пробуксовывание космической
истории.
А мы так и остаемся проходящими мимо.
Рассказ
хороший, без пережимов, скорее с недоговоренностями — лишь намеками на
что-то, которых оказывается достаточно, чтобы ощутить остальное.
Подросток опять вернулся домой заполночь, его на пороге ждала
приготовленная сумка с его вещами, а мать сказала тринадцатилетнему
сыну: «— Забирай и уходи. Ночуй, где захочешь! Раз тебе больше не нужен
дом...»
Он ушел, кто бы не ушел…
Ночевал несколько недель у
приятеля. А там другие родители делили восемнадцать квадратов жилья:
«страх неравного раздела имущества связывал их прочнее тринадцати лет
брака», и «каждый день бритые лбы в черных стеклах (покупатели метров —
Т.Т.) перешагивали туда-сюда через лежащих на полу мальчиков.»
И
мальчики как-то незаметно ушли — в жилье через несколько дверей дальше,
по коридору, к одинокой старой бабе Клаве, которая «не приветствовала
непрошенное вторжение, но все же была ему сдержанно рада» — хоть будет
кому с сорокового этажа сбегать затовариться в супермаркет.
«Иногда Тимка мечтал. Предлагал пойти в социальный отдел и заявить об отказе от родителей. Ник осаживал его.
—
Карту потребителя с открытыми правами до четырнадцати лет тебе никто не
даст. А вот отправить на верхние этажи — в зону социальной защиты — это
запросто.
Наверху было плохо. На этажи выше шестидесятого вели только служебные лифты. И никаких лестниц.»
Убийственная простота. Хуже всяких снесенных полуголов, человекопоедания и армагеддонов.
* * *
…
Потом к ним присоединяется девочка. Как выясняется — покинула
состоятельных родителей. Мальчики не решаются спросить — почему. А
больше спрашивать некому. Баба Клава единственная в этом чудовищном
здании-мегаполисе ее приютила. А мальчишки на девочку удивляются — не
знает того, что проще простого: сломался зуммер на входной двери, так
руки ж есть, постучи. Ее приходилось всему учить… Значит, кто-то
другой, обязанный это делать вовремя, — не научил. Ничему. И понятно,
чем занимались ее папа с мамой — собой занимались. И рос Маугли в
суперцивилизации.
… Вспоминаю проблемы детдомовских ребятишек, сирот
и отказников, — не знают, как заваривать чай, не знают, что в чай нужно
класть сахар, что сахар бывает отдельно, в сахарнице, что его брать
надо бы специальной ложечкой… Так то дети кинутые на
гособеспечние-госвоспитание, уж какое ныне имеем в России. Собственно,
разница, хоть пока и наличествует, но скоро истончится — не так много
понадобится времени для того в масштабах поспешающей невесть куда
цивилизации.
Лишь через месяц отважилась девочка выйти в супермаркет
— это у героев рассказа, детей, радость жизни такая, единственная. И
подростки очень счастливо провели там время.
А когда вернулись, «дома их ждали мусорщики», которых привел человек в сером, ее отец.
«Баба
Клава сидела на своей кровати. Очень прямо. С ногами, опущенными на
пол. Казалось, она сейчас встанет и пойдет. По любым инстанциям. На
столько далеко, на сколько понадобится. Мусорщики толпой набились в
комнату и с трудом разместились на двенадцати квадратах. Посреди, на
раскладном стульчике, сидел человек.
. . .
Ритка молчала. Опустив голову. Сжав кулаки. Ник протянул руку — спрятал маленький кулачок в свою ладонь.
Как будто только заметив, мужчина обернулся к нему.
—
Я говорил с Клавдией Петровной. Вы хорошо заботились о моей дочери. Я
окажу вам ответную любезность и не стану официально заявлять о том, что
здесь творится... Я бы посоветовал вам, молодые люди, вернутся к
родителям... В семью. ... Маргарет, у тебя — пять минут.»
* * *
Что там произошло с Риткой, мы не знаем. Да и не имеет это значения — одно, другое… Человеку плохо, вот и всё. Он не нужен.
Еще хорошо кончилось. На шестидесятые этажи никто не попал, но всем сказали, чтоб вернулись в семью.
Будто она у всех есть.
«Потом они сидели на полу. Втроем. Уткнувшись в колени бабы Клавы.»
Дети. И старики.
* * *
Был
фильм, Поллака, если не ошибаюсь. Вряд ли кто помнит, видела его в
юности и запомнила на всю жизнь. Черно-белый — цветного кино еще не
снимали. Да и не нужен был цвет этому фильму. «Благословите детей и
зверей». Про мальчишек, удравших из дома спасать бизонов от бойни. Все
были разные, дрались и петушились по дороге, все — беглые, кто откуда,
один, толстяк, все время ел и не мог остановиться, другой — из семьи
миллионера, третий — с улицы… Начиналось с ненависти друг другу, потом
острота чувства схлынула, острый и жесткий сюжет, гибель одного из
мальчишек… Все вернулись по домам. Которых у них тоже не было.
Такая
вот ассоциация, с моей стороны это высокое признание Автора,
написавшего простой — проще не бывает — рассказ, ни красот, ни особых
чувств. Никто из героев не поплакался даже.
И мусорщики, явившиеся за детьми, стоят многого. Хотя пропустить символ можно, кому хочется.
|
