– Говорят
раньше, лет сто назад, там побывали люди.
Макс глотнул
еще. Перевел взгляд с огромного, неровно очерченного диска на подсвеченный
огнями города профиль Юльки. Ветер с океана приподнимал разметавшиеся по плечам
волосы. Девушка на водительском сиденье хаммера прятала подбородок в высокий
воротник куртки, заледеневшие руки – в карманы.
Дрожа и
дробясь в черной маслянистой воде, уродливый изжелта-красный гигант напоминал
разделительную полосу шоссе с полицейским прожектором у поворота трассы.
– Брехня! –
Лёха спрыгнул на песок. Громкий треск под подошвами заставил вздрогнуть. Он
сделал еще пару шагов по черепашьим панцирям, оглянулся на притихшую компанию.
– Мы идем?
– И отсюда всё
прекрасно видно. – Макс снова хлебнул из горла.
Перст
Господень, не самый высокий небоскреб полисов, единственный стоял вне черты
города. Короткий и толстый, ковырял ногтем небо – непривычное, ночное,
чернильно-синее небо с редкой россыпью звезд. Макс избегал поднимать взгляд, но
и тьма, плотно окружившая хаммер, пугала не меньше. Ему вообще не нравилось это
место.
– Вернись. –
Вика озабоченно приподнялась на сиденьи, – Между прочим, ты ходишь по
органическим останкам. Это трупы умерших животных, – стояла, убирая с раскрасневшегося
лица длинные белые пряди, – наверняка они еще даже не разложились.
– Да-а-а?
Лёха
подпрыгнул. Треснуло – раз, и еще. Лёха прыгал и ржал.
– Хочешь, я
сделаю тебе ожерелье? Из панцирей? Викусь? А?
– Урод.
Ноги
подогнулись, Вика упала на сиденье, сплела руки на груди.
– Сами вы,
уроды… – Лёха пошел обратно. – Нету тут давно никакой органики, сгнило все,
тыщу лет, как сгнило. – Он запрыгнул на капот, лег, закинув руки за голову. –
Сколько?
– Сорок семь
минут. – Макс глотнул и сплюнул. Пить больше не хотелось.
– Вот-вот
должно начаться, обещали к полуночи – он замолчал, наверняка сверяясь с данными
сайта. Макс пожалел вдруг, что тоже не взял гарнитуры. Свет, любой свет – даже
спроецированный на сетчатку через контактные линзы – успокоил бы его.
Они замолчали.
Нечеловечески-жутко шумел прибой, в почти полной темноте призрачно угадывались
другие авто, доносились неясные обрывки разговоров. Максу хотелось включить
фары, но это нарушило бы одно из условий шоу. Мягко светилась приборная панель,
и длинные Юлькины пальцы неслышно и медленно постукивали по рулевому колесу.
Юлька играла на фортепьяно. Так говорила Юлькина бабушка, хотя сам Макс ни разу
этого не видел.
– Летят! –
Вика приподнялась, вглядываясь в растущее светлое пятно у горизонта. Стая краем
задела щербатый лунный диск, негативом отпечатавшись на его фоне, и, резко
сменив направление, пошла к берегу, стремительно увеличиваясь в размерах.
Вика отпрянула
назад, упала на спинку сиденья, и безвольно съехала вниз.
Тонкие пальцы,
замерли на руле, не доиграв мелодию до конца. Лёха приподнялся на капоте. Макс
глотнул еще.
– Сколько же
их….
– Семь тысяч
триста девяносто две, – Лёха ответил, не повернув головы.
Стая
приближалась. Оглушительный шум крыльев нарастал, если бы Макс крикнул, Лёха уже
не услышал бы его. Юлька повернула стартер, мелко задрожал приклеенный к
ветровому стеклу скелетик. Лёха обернулся удивленно, увидел Юлькино лицо,
скатился с капота. Смешно поднимая колени, бесшумно в раскатистых птичьих
гвалтах, Лёха пробежался по мелкому крошеву черепашьих панцирей, запрыгнул в
кабину. Обернувшись к Максу, схватил его за рукав, притянул к себе.
Макс ничего не
услышал. Оттолкнул разевающего рот Лёху, повернулся вперед, к башне. Юлька
припала к рулевому колесу.
Перст
Господень тонул в белой пене. Тысячи тел заслонили его яркий свет, и люди,
получившие персональное приглашение на самое грандиозное шоу года, сейчас
наверняка стояли у его окон, с бокалами шампанского в руках, глядя, как мечется
за стеклами стая.
Когда со
стороны башни к машине, выныривая внезапно из темноты, кружась и планируя,
полетели первые перья, Макс ощутил застывшее в напряжении тело и приопрокинутую
бутылку в руке. Водка медленно стекала на пол машины. Прежде чем зашвырнуть в
бьющуюся белым мглу, сделал последний глоток из горла, встал во весь рост,
размахнулся, и бросил. Сверкая серебристой этикеткой, снаряд по крутой дуге
ушел в темноту.
В следующий
момент, отброшенная прочь сжимающимся живым циклоном, в капот машины ударилась
большая белая птица.
Хаммер сдал
назад, включились фары, на черном, играющем тенями ковре из осколков, в ярком
круге желтого света, запрокидывая назад длинную шею, прижимала голову к спине и
беззвучно щелкала алым клювом белая цапля. Одно крыло волочилось, второе,
раскрытое словно парус, било и хлопало, не справляясь с усиливающимся ветром.
Разгребая длинными ногами тонкий слой костяных черепков, она кружила на месте,
обнажая белый песок пляжа, рисуя точную копию лунного диска, а белые перья,
летели теперь сплошной стеной, за которой терялся и берег, и город, и море, и
небо.
Макс резко
качнулся, когда, газанув, Юлька круто развернулась на месте. Он едва успел
схватиться за поручень, и его стравило за низкий борт машины. Ветер свистел в
ушах, перекрывая немолчный птичий стон, и нежные белые хлопья били в лицо
наотмашь.
Они
притормозили у первой неоновой вывески, но не задержались и на минуту. Они
ехали до тех пор, пока ночное небо с горсткой бледных звезд и изжелта-красным
лунным диском не растворилось в ярком городском освещении. Белые перья еще
кружились над их машиной, слетали на мостовую, подхваченные потоком бегущего
навстречу воздуха, и те, кто так и не смог попасть на лучшее шоу года, гнались
за убегающими вдоль тротуара сувенирами, чтобы потом рассказать, что тоже были
там.
Юлька сосредоточенно
вела хаммер. Лёха дико ржал и предлагал сразу же ехать на Калифорнийское
побережье, смотреть, как выбрасываются на берег киты. Вика, матерясь, выбирала
из крашеных волос невесомый белый пух. А Макс сглатывал желчную горечь и жалел
о выброшенной недопитой бутылке.